Андрей Чебышев: диапазон поэтического творчества

Доклад на конференции «Провинция в контексте истории и литературы», Ясная поляна, 2009 г.

В последнее время в литературоведении на самых разных уровнях все чаще говорится об особом феномене культуры – провинциальном тексте. В полном смысле слова это явление еще не осмыслено, пока исследования ведутся чаще всего в связи с литературной жизнью какого-либо региона (проект «Пермь как текст», недавние конференции в Твери и Нижнем Новгороде, исследования Л. Н. Таганова об Ивановском литературном мифе, работы Н. В. Осиповой о провинциальном тексте Вятки – только некоторые примеры). Этот интерес к провинции не случаен, ведь во многом именно провинция являлась и является гарантом российской духовности. В то же время в таком пристальном интересе к «местным» культурным феноменам есть и настораживающий момент. Большое культурное явление всегда оказывается шире и значительнее любого «провинциального» текста, попытка увидеть литературу сквозь призму «местных» текстов чревата потерей критериев различения большого и малого.

Более позитивным представляется другой путь: выявить основные нравственно-эстетические опоры, питающие культуру русской провинции, не забывая о том, что подлинное художественное значение они обретают лишь тогда, когда резонируют в гораздо более широком культурном пространстве. В противном случае всегда есть опасность растворить большую русскую литературу в литературном краеведении.

Нам представляется, что в рамках проекта «Потаенная литература», разрабатываемого на кафедре теории литературы Ивановского государственного университета, предпринимаются попытки сгладить это противоречие. Нельзя сказать, что эти попытки всегда удачные, однако в ряде случаев это приводит к позитивным результатам. Достаточно вспомнить, что именно в рамках этого проекта началось открытие и изучение теперь уже очень хорошо известной Анны Барковой, вызывает интерес проблемная статья Л. Н. Таганова о Нечаеве как ивановском феномене, в этом же русле, как мы надеемся, может быть воспринято и открытие еще одного имени, пока мало кому известного, – поэта и писателя Андрея Чебышева, живущего в городе Иваново.

Андрей Чебышев – фигура во многом парадоксальная. Во-первых, это литературный псевдоним, так как реальный автор намеренно сторонится всякого шума и всяких PR-акций, связанных с его именем. Им написано очень много, однако время публикаций еще только наступает, хотя первые сохранившиеся поэтические тетради датированы серединой семидесятых годов. Сейчас ведется работа (в некоторых случаях уже на стадии гранок) по подготовке издания стихов и прозы этого автора. Во-вторых, ситуация интересна уже тем, что по творчеству автора, который на сегодняшний день не опубликовал еще ни одного своего литературного произведения, в разные годы уже написаны и опубликованы четыре научных статьи (автор – доц. И. В. Ставровская). Интерес ивановских филологов к творчеству Чебышева не случаен. На наш взгляд, это художник с оригинальным миром, и его масштаб дарования не вызывает сомнений.

О Чебышеве можно говорить как о провинциальном поэте в том смысле, что его творчество предельно далеко от основных направлений столичного бомонда. Хотя в его стихах очень много игровых моментов, языковых и эстетических экспериментов, в целом Чебышева волнуют традиционные для русской культуры конечные вопросы бытия. Поэт, чуждый всякого намека на «квасной патриотизм», Чебышев ощущает себя органично связанным с русской культурой и русской историей. Одно из его программных стихотворений начинается строками:

Я прорастаю сквозь судьбу России,
Из самых недр, из тьмы ее – насквозь…
Не вспомнить мне, в какие дни лихие
Слепые корни дали жадный рост.

В то же время Чебышева никак нельзя назвать провинциалом, имея в виду то, что и тематика его творчества, и широта и глубина поставленных проблем выходят далеко за пределы ивановского или любого другого провинциального текста. Подобно тому, как в творчестве Олега Чухонцева, известного российского поэта, многое, по его признанию, определяется эстетикой «посада», но ей не ограничивается, многое в творчестве Чебышева «прорастает» сквозь эстетику российской провинции.

Поэзия Чебышева очень разнообразна, однако самим автором отчетливо выделяются три тематических и стилевых стержня: это, условно говоря, «серьезная» поэзия, ироническая поэзия и стихи для детей. Границы между этими стихами всегда четко определены автором, хотя в стилевом отношении они зачастую не столь очевидны. Поэзия Чебышева понимается только в ее целостности. Более того, многие стихотворения представляют собой синтез двух или трех начал, то есть находятся на периферии жанрово-стилистических доминант.

Один из основных образов «серьезной» поэзии, задающих поэтический мир Чебышева, – образ иного пространства, за-земного измерения, одушевленного, живого и в то же время инакового с позиций человека. Отметим, что речь не идет о романтическом двоемирии или о традициях символизма. Отношения «здесь-там» у Чебышева подчеркнуто амбивалентны. Даже на уровне словоупотребления: «здесь» и «там» постоянно меняются местами, они словно зеркально отражают друг друга:

Бездна дышит. Она – живая.
Тень непрожитых весен блистает.
Я не знал, что смерть – голубая.
ТАМ об этом – никто не знает.

Разлетелась запретная мгла.
Так безвольно, легко и просторно!
Все, что жизнь и дала, и взяла, –
Все так странно и детски вздорно.

Голубая, шальная беспечность…
И душа, растекаясь – в поток,
Устремилась в бездумную вечность
Обреченно, как в свет – мотылек…

В контексте стихотворения выделенное автором «там» – это не пространство за пределами жизни, а сама жизнь.

Взгляд из за-земного пространства подразумевает и особенный взгляд на «земное», сам автор назвал это взглядом «из смерти»:

Я смотрю на себя из смерти,
Как из зеркала, – не моргая.
Я смотрю на себя сегодня
И всегда. Из пустого «здесь».

Я смотрю на себя из смерти:
Все другое. И жизнь другая.
Все осмысленнее, безродней
И безжалостнее, чем есть.

Интересно, что, в отличие от романтической традиции, полагавшей, что взгляд «с той стороны» всегда является более точным и подлинным, чем взгляд земной, у Чебышева взгляд «из смерти» не предпочтительнее взгляда из жизни, он в чем-то глубже и беспощаднее, но в чем-то безжалостнее и холоднее. Это просто разные взгляды. В этом одна из характернейших особенностей чебышевской поэзии.

Отличаясь от за-земного мира своей воплощенностью, Земля, тем не менее, не только причастна ему, но и в какой-то степени равновелика, равнозначна на ценностной шкале.

Мохнолапый ангел
У ручья пасется,
Приминает травку
И водичку пьет…

Только все напрасно.
Как же он напьется!?
Он всего лишь ангел,
Он же не живет.

Характерный чебышевский двойной взгляд, когда небесное судит земное, а земное – небесное, определяет очень многое в его поэзии. Это касается и решения проблем смысла жизни, и понимания любви, долга человека, смысла поэтического творчества и т. д.

Ироническая поэзия Чебышева, на первый взгляд, укладывается в каноны народной смеховой культуры – в том смысле, в каком ее понимал М. М. Бахтин. Так же, как и в народной смеховой культуре в ее «бахтинском» изводе, в иронической поэзии Чебышева имеет место и смеховое соединение высших субстанций с низшим, земным, телесным, и срамословие, «площадное слово». Не случайны и жанры «иронической поэзии». Они или тяготеют к народным: «Безобразные частушки», «Народная история в песнях и танцах», «Доска объявлений», или представляют собой смеховое переиначивание устойчивых жанров: «Заклинание», «Притча», «В подражание японцам». Традиционное для смеховой культуры переложение священных книг также характерно для иронической поэзии Чебышева:

Бог придумал мир – от балды.
Видит: много всякой воды.
Он летал над водой – года.
Что ж такое: вода да вода!
Это хамство решил он нарушить:
Взял и создал разные суши…

При этом связующим моментом для иронической поэзии, как и для народной смеховой стихии, прежде всего, является столь притягательное для Чебышева в Йосе Юмористъюмбе, авторе-маске иронической поэзии, позитивное начало. Очень показательны в этом смысле «Песенка неисправимого оптимиста» и «Зарисовка»:

Выгляни на улицу

–Что за красота:
Суслик суслит суслика,
Крот кротит крота…

Однако роль иронической поэзии Чебышева гораздо сложнее, чем пародирование «серьезного» мира и также требует серьезного исследования. Чебышевский взгляд исключает подчиненность иронического мира «серьезному», он, скорее, амбивалентен. Так, характернейший для Чебышева мотив «мудрого другого», «мудрой тени» в иронической поэзии не просто пародируется, но в какой-то степени ставится под сомнение:

Если трахаться с собственной тенью,
То родится на свет привиденье.

Детская поэзия Чебышева органична и миру «взрослой», и миру иронической поэзии и необходима для их адекватного понимания. Если во «взрослой» поэзии взгляд лирического героя на земной мир часто направлен из пространства «там» или с границы «здесь» и «там», то взгляд героя детской поэзии, скорее, из пространства «здесь». В этом ясном и ярком мире сохраняется присутствие «за-земного», однако оно видится совсем иначе – так, как может видеться детским сознанием:

Тут, в лесу, в тумане мглистом,
Где ещё дубы стоят,
Вечно прячутся меж листьев
Те, которые глядят.

Детская поэзия Чебышева – это отнюдь не «перевод» взрослой поэзии на детский язык. В подавляющем большинстве детские стихотворения Чебышева – о детском мире. Мир детской поэзии Чебышева можно назвать «миром при свете ребенка» или «миром с высоты роста ребенка». Как необозримое количество цветовых оттенков сводится к основным - ярким и ясным цветам радуги, так черты мира спроецированы в ярких и ясных приметах чебышевского «мира детства»:

У маленького ежика
Был розовый пупочек.
И маленький ежонок
Пупочек свой любил:
То в речке искупает,
То травкой пощекочет.
А после мокрых дождиков
На солнышке сушил.

Посушить на солнышке пупочек после дождика, покормить кубиком плюшевого щенка, попить и «побултыхать в пузике водичкой» – эти желания абсолютно понятны детям, и дети, в свою очередь, в стихах Чебышева находят понимание своего мира. Ребенок понимает стихи, а стихи понимают ребенка и поощряют яснее разглядеть его мир.

  Как любая настоящая детская поэзия, поэзия Чебышева обращена одной стороной к детям, а другой – к взрослым. В чебышевском случае – это одновременно и воссоздание, и пародирование детского мира. Для взрослых чтение этих стихотворений – остановка взгляда на ясных чертах и связях мира, незаметных без детского взгляда; своеобразное припоминание мира детства, милого и смешного.

Жираф от копытцев до рожков
Растет до того бесконечно,
Что даже неловко немножко…

Этот мир нагляден и наполнен звуками, осязаем и по-детски пластичен. Не случайно маленькие читатели буквально «заболевают» этими стихами.

Особенностью детской поэзии Чебышева является языковая раскрепощенность. Здесь очень много словесных экспериментов, неологизмов, фонетической и грамматической игры. Однако все это не просто пародирует детскую неумелость и языковую неловкость, но и обнажает потенциальную прелесть русской речи. Во многих случаях даже маленькие зарисовки интересны именно своим языком:

Жу-жу-жу
Жу-жу-жук
На лужайке живет.
Жу-жу-жу
Жу-жу-жук
Жу-жу-листик жует.
Жу-жужжалкой жужжит,
Гла-за-зами глядит.
Ше-ше-ше-
Шевелит
Лапкою мохнатою
И сопит,
И скрипит
Головой усатою.

Конечно, в этой статье невозможно дать хоть сколь-нибудь объемное представление о проблематике и художественных особенностях поэзии Андрея Чебышева. Написанные им стихи составляют несколько томов и очень разнообразны и по тематике, и по особенностям художественных решений. При этом, правда, всегда чувствуется единый авторский стиль, разнообразный в своих проявлениях, но узнаваемый и целостный в своих основаниях. Эти основания очень тесно связаны и с народной смеховой культурой, и с «провинциальным» жизненным укладом. По словам самого Чебышева, литература только тогда обретает подлинную глубину и художественную ценность, когда она, прорастая из глубины живой жизни, вбирает в себя все многообразие мировой культуры. «Зацикливание» культуры на самой себе, бесконечная игра литературными и культурными контекстами, что сегодня часто наблюдается в так называемой «столичной» литературе, по мнению Чебышева, – путь этически и эстетически обреченный. Все это позволяет говорить о Чебышеве как о серьезном и оригинальном художнике.